тяжко всё это… и кроссовки уже задубели.
Пусть без поездки «ко мне», а хоть полста водки или с ней этой рябиновой в плохо помытой одноразовой пластиковой рюмке – ставка на зеро.
Налетел опять ветер, с едкими, как опилки, меленькими полуснежинками – казалось, такими прямо ромбиками или треугольничками…
Сказать мне было особо нечего. Я весь теребился и куда-то рвался.
Телефон в кармане вдруг пискнул. Значит, в ближайшие минуты ему амба. Значит, я позвоню Кате только часа через полтора – когда приеду и заряжу его! Да как позвоню – денег на нём осталось на минуту разговора или на две эсэмэски.
В те времена, я для кого-то напомню в скобках, телефоны уже были, но можно было лишь звонить и слать SMS – и всё это очень дорого. Нельзя было каждую минуту, каждую секунду вести трёп по вайберу или вотсапу. Нельзя было слать, вы представляете, все эти запрещенные персики и баклажаны! Вообще, надо сказать, с малознакомой девушкой невозможно было действовать под прикрытием экранчика и монитора – словесно-текстуально, эмодзи этими, ссылками, картинками, заинтересовать своим профилем, завалить лайками. Дистанционно, письменно – какая прелесть, теперь уже и не осознаёте, но тогда – никак. Если написать малознакомой Леди Чикс записочку от руки – это уже действие скандалезное, любовное письмо! Как передать? Как она ответит? Просто подойти ни с балды на улице (да хоть и в универе, даже на курсе) – и «ненавязчиво увиваясь» – когда вокруг подруги и друзья – своим прям голосом и ртом сказать ей: «Эй, чиксета… как тебя?.. А я – такой-то!» В лучшем случае она просто покрутит у виска, а чаще по статистике отбреет вполне тогда приличным в обиходе: «Да ну тебя!», «Да пошёл ты!». И этот комментарий нельзя будет удалить – из памяти своей и окружающей коллективной. Ради любых, самых элементарных сведений о приглянувшемся тебе «объекте» – как зовут, где живёт и учится, а уж тем более, с кем дружит и чем интересуется – надо было произвести целое расследование, и притом желательно секретное. За малейшие намёки на плодоовощную тематику, слишком разбитной «гиф» или неподобающую контексту ссылку на незнакомого ей исполнителя можно и получить в табло – и хорошо, чтобы от неё самой, а то найдутся и заступники, которые в оффлайне маленького городка тебя без всякого шазама запеленгуют и обработают антивирусом, а то и сбросят до заводских настроек – чтоб по чужим нефотошоповским фотопопам не свайпил и даже на приватные аватар-фейсы рот не разевал.
Я бы, блин, тысячу зараз наслал бы этих баклажанов – коль бесплатно!
Просить у Светки – нет. Я уже из принципа не беру у неё, даст на проезд – ок, не даст – пойду пешком, что уже случалось (правда, рандеву с Катрин Пилипас тогда отменяется). Занять не у кого. Все мои друзья – алкаши, они сами вымазживают из меня последние копейки. Да коли гроши или продукты есть, я сам всех угощаю (ну, там, картошка жареная, курица, водка, пиво – подумаешь угощенье!), и на это, что и естественно, мало кто внимание обращает, но самое интересное начинается дальше. Как жить как Робинзон – только не на жарком острове, где растут себе козы, колосятся виноград и лимоны, а в холодном сером городе, вернее, в посёлке.
Кстати, Робинзон – я перечитывал недавно эту книгу – в уединении и непомерных трудностях осознал, что просить ему нужно не об освобождении с острова! То есть не о возвращении в компанию себе подобных, типа друзей-алкашей или плантаторов, и вообще не к старому, а об избавлении от греха (да-да, вы не ослышались, именно так у Дефо и написано!), именно чтоб опять не вернуться к этому старому и к прежнему себе. Современному любому человечку стать Робинзоном проще простого – обрежь ему инет, отбери смартфон – и вот вам. Только вряд ли он выживет на острове или в хотя бы в деревне, очухается, к себе захочет и вернётся. Есть фобия уже остаться офлайн – «наедине с жестокой реальностью», как в камере сенсорной депривации. Вот получайте вдруг новейшего техно-Шарикова и ешьте его с кашей!
– Мне надо позвонить, – заявил я Светке, – а потом, может, в «Спорт» заглянем – остограммимся?
Решил пойти ва-банк. На вопросы кому и зачем (она вытащила свою узенькую, но так же сияющую разноцветным «раскладушечку», но сразу не отдала), я сразу прямо признался и в нескольких предложениях описал ей встречу с Катей. Она видела моё воодушевление, едва сдерживаемые улыбки – то ли радости, то ли ехидства…
– То есть прям модэль? – наступала она по-сельски, с чем-то истерическим, подстать и моей прямоте.
– Да, – отвечал я вполне интеллигентно, – работает там в разных сферах: с ювелирами, с брендами масс-маркета, с фотобанками, с IT…
Абракадабра подействовала как заклинание. А скорее, она вспомнила – как вдруг и я – что и с ней самой мы познакомились схожим образом: вечером всё в том же автобусе!..
Она, наверное, не могла поверить своим глазам и ушам, что я при ней буду звонить с её телефона, с её номера – «какой-то там Кате». И не упустила случая – удостовериться.
Первый раз в жизни я взял в руки её агрегат и долго тыкался в мельчайшие узкие подсвеченные фиолетовым кнопки. Одновременно мне нужно было переписать номер с потухающего зеленоватенького экрана своего…
– Диктуй! – не выдержав, вырвала телефон.
Я продиктовал. Она нажала и передала мне трубку. Я отошёл чуть вбок, примерно на метр.
Сначала я, конечно, прочёл её стихи – ждал кого-то в Доме Печали, взял с полки первый попавшийся томик… «Ты, я вижу, Ракитиной прям заинтересован, – напрямую начал балагурить знакомый журналист, – костюм понравился? Она как раз не замужем, пойдём на ихний этаж, познакомлю!» – «Так рекламируешь, как будто она в костюме Харли Квинн», – отшутился я. Конечно, заводить знакомство на подобных основаниях фертильности для меня было немыслимо. На заднике обложки она красовалась едва ли не в полный рост в деловом костюме «урюпинский трикотаж» – такое можно повестить в полиции, в комнате малолетних преступников, чтобы навсегда отбить им не те наклонности и привить те.
– Катя, привет ещё раз, это я… – выдавил кое-как я, невольно отворачиваясь от Светки.
В напряжении мне ответил совсем другой голос. И я понял, чей! Новой подруги Дошкина: мы со Светкой встретили их дня три назад и зашли неплохо всё в тот же «Спорт».
– О, а что это ты мне звонишь?! – удивилась она басовитым голосом, пропустив или не расслышав даже обращение «Катя», – ты что-то хотел мне сказать?..
Перепились тогда, и потом, когда заведение закрывалось и нас выгоняли, кто-то кому-то должен был позвонить, и звонили уже почему-то с моего телефона, вот у меня её номер и остался – я перепутал!
– Сказать, – повторил я, – да. У тебя очень большая, пышная, комфортабельная… – я бросил взгляд на приготовившуюся к броску поэтессу, – поп-па!
Аппарат был выхвачен, я не стал за него бороться, отлично понимая, что всё равно не смогу говорить, если рядом Светка.
Как её зовут, я не помню (может, тоже Катя), не помню, о чём она говорила, но одно ведь запомнилось! Интересно, осмелится ли гневная поэтесса ей перезвонить чтоб «вправить мозги» – было бы забавно.
«Спорт» явно отменялся. Про намеченную встречу я не сказал, и мне щедро обменяли две монеты на обратный проезд на выслушивание ещё двух стихов.
В автобусе нахлынули воспоминания. Что называется притеплился к ледяному седалищу – сел и как приклеился.
В городской «гармошке» можно было и не платить поздно вечером – и не так, как днём, когда очередного бродягу или наглеца теребит билетёрша, а он упорно отворачивается, а то и посылает матом. Когда поздно, и едешь почитай один на один с отработавший свой безумный день «тёткой» (иной раз не намного тебя старше), она уже на тебя смотрит почти ласково, ей уже даже лень подходить. В коммерческом, однако, увильнуть трудней: как уже вспоминалось, бывает жёсткость. А на последних рейсах контролерши, бывает, выходят на МЖК, на первом пятачке, – но обилечивают всех заранее. Я не сопротивлялся – отъёму денег и приливу меморий. В темноте-мерзлоте скрипучего салона как будто волны начали по-морскому плескаться
